– Ты аккуратно причёсан. – Густые локоны Джейми обычно растрёпаны. – И от тебя несет лосьоном после бритья.
Я зажала нос двумя пальцами и рассмеялась.
В этот момент рёв пылесоса резко оборвался, и на кухню вбежала мама с таким видом, будто хотела удостовериться, что слышала именно мой смех.
Я уже шесть недель жила с родителями. Мама снова начала работать в офисе. Джейми переехал в Лондон и нашёл работу в компьютерной компании, но навещал нас каждые выходные. Для нас он был лучиком света в тёмном царстве.
Я испытывала странные ощущения, живя дома. Всё казалось таким родным и знакомым, но легче от этого не становилось. Складывалось впечатление, будто я была на войне и вернулась домой покалеченным солдатом. Маме, папе, Джейми и мне понадобилось довольно много времени, чтобы привыкнуть к едва слышному скрипу колёс. Из комнат убрали все предметы, затруднявшие движение инвалидного кресла – будь то ковры или журнальные столики. Внутри и снаружи дома папа установил пандусы. Он и ванную комнату переделал: поставил раздвижную дверь и изменил положение раковины так, чтобы я могла самостоятельно воспользоваться унитазом. На кухне он прибил несколько низких полок для моих чашек и тарелок. Я вздрагивала всякий раз, когда видела мои пальто и куртки, висящие в прихожей почти у самого пола. А резиновые сапоги напоминали мне о прогулках вдоль моря и о волосах, развивающихся на ветру…
Я сварила себе утренний кофе и вдруг услышала цоканье копыт на улице. Осторожно выглянув в окно, я увидела нашу соседку Эмили верхом на лошади.
И вдруг я вспомнила о своей детской мечте – я хотела пони. Всё началось, когда я увидела конных полицейских в Гайд-парке. Лошади показались мне такими большими и величественными, их шерсть переливалась на солнце, как папины начищенные ботинки. В тот вечер я составила грандиозный план.
Мы жили в доме с террасой, поэтому папа-архитектор мог бы спроектировать и построить в саду миниатюрное стойло. Я бы каталась на Умнице – так я назвала своего будущего пони, – в парке, кормила бы его морковью, а зимой он бы жил в доме и спал у камина. Я показала свой план маме, который состоял из зарисовок, таблиц, стрелочек и галочек.
– Кас, милая, но у нас сад размером с песочницу. И что я буду делать с Умницей, когда ты будешь в школе? Не возьму же я его с собой на работу!
– Я уже всё продумала, – заверила я маму и обратила её внимание на диаграмму, которая ясно давала понять, что ей надо бросить работу. На рисунке мама стояла у плиты, одетая в цветастый фартук и туфли на шпильках. Я часто спрашивала папу, когда же мама снова начнёт работать, не выходя из дома.
– Ты же постоянно пережариваешь наши сосиски! Постоянно! – говорила я ему.
Изучив мои художества, мама внимательно посмотрела на меня.
– Зайка, я не могу бросить работу. – Она провела рукой по моим волосам. – Нам надо выплачивать ипотеку. И мне нравится работать.
Я начала рисовать каракули на моей диаграмме, чтобы скрыть подступившие слёзы.
– Кас, однажды, когда ты будешь знаменитым врачом, ты поймёшь меня. Не все женщины могут сидеть дома и вести хозяйство.
– Но…
– Никаких «но»! А теперь, во-первых, одевайся, и, во-вторых, отправляйся в школу.
Но однажды настал день, когда я решила, что моя взяла.
– Сегодня после школы тебя будет ждать сюрприз, – сказала мама за завтраком. – Это не пони, но тебе понравится.
В тот день из школы меня забирал папа. Я уже рассказала всем своим друзьям, что родители купили мне собаку, и теперь мне не терпелось поскорее вернуться домой.
– Его зовут Генри, – сказал мне папа. – Он очень красивый. И он тебе очень понравится.
В саду меня ждала черепаха.
В подростковом возрасте я донимала маму просьбами завести собаку. Я клялась, что сама буду её выгуливать, но мама всегда отвечала твёрдым отказом. Мотивировала она это тем, что у неё на шерсть аллергия.
– Всё пушистое и живое может свести меня в могилу, Кас.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я сдала выпускные экзамены на пятёрки и уехала в Испанию работать волонтёром. Я жила на ослиной ферме, служившей приютом и для других бездомных животных: собак, кошек, кроликов, свиней, куриц и коз. Это был дешёвый способ посмотреть Европу и отличной возможностью повозиться с животными. До несчастного случая я каждый год я возвращалась в этот приют и получала необходимую дозу общения с братьями нашими меньшими.
Цокот копыт вернул меня к реальности. Когда Эмили бросила взгляд в сторону моего окна, я отпрянула от занавесок, словно она могла увидеть меня обнажённой.
В то утро я была дома одна. Папа выполнял какую-то работу для городской ратуши. Так что я решила написать своим друзьям Дому и Гаю: мы вместе лежали в больнице. Травма Дома почти такая же, как у меня, он тоже парализован ниже пояса. Медицинский консультант сказал мне, что у меня повреждение уровня Т12.
– Спинной мозг защищают кольца твёрдой костной ткани – позвонки, – объяснил он мне. – Вместе они формируют позвоночный столб, проще говоря – позвоночник. Семь позвонков в шее называются шейными. Верхний обозначается как С1, нижний – С7. Двенадцать позвонков в районе грудной клетки называются торакальными от Т1 до Т12. Ещё ниже располагаются поясничные нервы – L1 до L5, и крестцовые нервы – S1 до S5. Если позвоночник повреждён на каком-то из уровней, это значит, что пациент парализован ниже этого уровня. Чем выше травма, тем хуже. Если бы тебе не повезло, Кас, и ты повредила шейный позвонок, например, С3, то ты не смогла бы двигать ни руками, ни туловищем, ни ногами. У тебя же Т12 полный – это значит, что ты не сможешь ничего чувствовать ниже пояса. Твоя травма влечёт за собой паралич только нижних конечностей, – объявил он так, будто я выиграла первый приз в лотерее по инвалидности. – Тебе повезло.
Но когда я не захлопала в ладоши от радости, он, наконец, отложил свои записи.
– Мне очень жаль, Кассандра. Ни одна травма не может сравниться с переломом позвоночника. Я просто хочу сказать, что всё могло быть намного хуже.
Сначала я написала сообщение Доминику.
«Как дела? Что делаешь? Как бы странно это не звучало, но я скучаю по больнице, по тебе и Гаю и даже по Джорджине!»
Я остановилась на мгновение, вспоминая, как Джорджина переворачивала меня, словно безвольный шматок мяса, чтобы проверить, не образовались ли у меня на спине пролежни.
Безусловным плюсом больничной жизни было то, что у нас был особый распорядок дня, и все мы находились в одной лодке. Поэтому время там бежало незаметно.
Наш девиз был таким: «Каждый должен быть при деле». Рано утром меня будил знакомый грохот тележки с завтраком, которую Джорджина вкатывала в палату. Чуть позже приходила мама с двумя стаканчиками капучино или латте из ближайшей кофейни, потому что она терпеть не могла больничный кофе. К десяти часам утра я уже была в гимнастическом зале. Мой физиотерапевт Пол проводил самую жёсткую программу физической реабилитации. Я часами делала растяжки, лёжа на животе и на спине, поднимала грузы, развивала мускулатуру рук. Однажды я так устала, что потеряла равновесие и упала со своего инвалидного кресла. До этого случая Пол только жестом давал понять, что я вот-вот упаду или что-нибудь задену. Пока я с трудом пыталась вскарабкаться обратно в инвалидное кресло, он сказал, что не собирается помогать мне. Если я и совершала ошибки, то исправлять их должна была сама– только так я научусь сохранять равновесие. Тогда я спросила у него, не был ли он старшиной в армии?
– Для меня это комплимент, – ответил он. – Это значит, что я хорошо выполняю свою работу.
Когда заканчивалась тренировка, я играла в теннис с Домом или Джейми или отправлялась в бассейн на гидротерапию. Через три недели после несчастного случая я была абсолютно беспомощна: на первом занятии лежала на воде, вцепившись руками в поплавки, а Пол в это время держал мою голову. Но к концу четвёртого месяца реабилитационной программы я, хоть и с трудом, но могла уже проплыть от одного края бассейна до другого. Пол называл мой неуклюжий стиль «а‑ля Брукс».
– Можно отправлять тебя на Параолимпийские игры, – как-то раз иронично заметил он. А затем добавил, что первые Параолимпийские игры были проведены в 1948 году в городе Сток-Мандевилл. Организовал их британский невролог немецкого происхождения. Людвиг Гуттман[2], безусловный гений своего дела, открыл в Сток-Мандевилле Национальный центр повреждений спинного мозга. Он смог доказать, что спортивная активность и физические нагрузки – неотъемлемая часть реабилитации пациентов. Так что вперёд, Брукс. Ещё один заход!
